Мы учимся быть циниками. о жизни, работе и смертиПотому что иначе нам не выжить. И, тем не менее, я переживаю. Не всегда за больных (зачем кому-то нужен человек, который сам себе не нужен?), но в целом из-за работы часто. И все это чаще мимолетно. День-два и неприятный эпизод сглаживается из памяти. Но есть то, что остается навсегда - смерть. Если кто-то скажет, что плевать- не верьте. К этому не привыкнуть никогда. Формы, лица, дома - это неповторимо. Я помню все запахи, всю меблировку, эмоции соседей и родственников. В Питере больше.
Моя первая констатация - в интернатуре. Бабушка-Божий-одуван, сгоревшая от пневмонии. В Луганске не было волшебников и больших энтузиастов. Там, как и везде, придерживались "средней температуры по больнице" еще и до войны, страшно представить, что происходит после, - и бабуленцию не стали вывозить из соображений нецелесообразности. Когда я проверяла роговичные рефлексы, она все еще горела. Дальше и огнестрел в висок с целью суицида (справился!), а ответственная смены звонила и торопила, мы приехали раньше 02 и уныло рассматривали кусочки мозговой ткани на обоях, и замершую в ступоре любовницу, и ее новую пассию без штанов. Одним жарким летним днем у меня было 4 констатации. В Луганске были и две первые реанимации. Конечно, провальные. У нас из оборудования был только кардиограф Малыш, перевешивавший меня при попытке забросить его на плечо. Одну вредную бабульку сын пытался задушить (или не сын. Он повесился в кпз и правда осталась за ним), он пытался свалить все на нас, но мы как-то не заинтересованы, да и действия наши были как-то во спасение больше. Потом совершенно глупо в одной асоциальной семье матери кололи гепарин без контроля, тромбофлебит так и не рассосался, маточное кровотечение тоже не остановило их , нас вызвали на болят ноги - отнести больную от туалета на матрас, увы, это был ее последний путь - разжиженая кровь прорвалась в мозг, мы были бессильны. Мой бенефис в Питере тоже начался с клинической. А дальше было то, чего я не видела даже в Луганске - началась реформа, кадровый дефицит стал безкадровой бездной, начались задержки, и мы катастрофически опаздывали. Самый опасный возраст у мужчин - около 40. Мне не хватит моих 10 крючковатых пальцев, чтоб вспомнить всех. Один особо яркий - была эпидемия гриппа, от вызовов сопливых 20-летних ипохондриков зависала телефонная линия, его родные в первый раз вызывали на "плохо с сердцем" трижды, и каждый раз звонок срывался, четвертый раз соединилось нормально спустя четыре часа, вызов на констатацию фельдшер уже смогла записать без проблем. Отдельная категория - алкоголики. Захлебнувшиеся рвотными массами, убившиеся головой от тумбочку, просто медленно разлагавшиеся еще заживо в своих постелях-гнездах, так что их пропажу замечали лишь по запаху. Один умер от желудочного кровотечения: он лежал в одной футболке поперек голой постели, свесив голову вниз, тело его будто высосал паук - переросток, оно стянулось и стало сине-белым, а из носа свисал сталактит черной затвердевшей крови, рядом стояла алкоголичка мать и всхлипывала.
Именно поэтому я циник.
Мы учимся быть циниками. о жизни, работе и смерти